Сухая земля осыпалась, тонкими ручейками стекала по тропе вниз.

Узкие туфли на каблучке мешали идти, и Ассоль  пришлось разуться. Босые ноги радостно встретили нагретую солнцем землю, даже уколы мелких камней доставляли наслаждение.

Тропа круто уходила вверх, порой ныряла под низко нависавшие арки переплетенных растений. Ассоль приходилось карабкаться по склону, помогая себе руками, цепляясь подолом за колючки. Еще несколько лет – и тропа исчезнет под буйно разросшимся кустарником, станет непроходимой, недоступной для нее.

Ассоль спешила. Идти оставалось не менее получаса, а солнце уже приближалось к вершинам скал, наливалось закатным светом. На повороте густою солнечной каплей зарделся горный цветок. Ассоль потянулась к нему, но, не успев коснуться, отдернула руку – этот мир не должен ощутить ее присутствия. Только сухой земле доверились ее ноги, а цветок – он живой, он должен расти. Она старалась ступать осторожно, боясь потревожить безмолвие прошлого, нанести ему урон, наступив невзначай на случайного муравья, незадачливую букашку. Муравьи, однако, не попадались. Птицы тоже не тревожили разомлевший воздух полетом. Все здесь замерло в раскаленном покое, и время, казалось, застыло, уплотнилось, сплавленное золотистым светом в упругий комок. В стрекот цикад-невидимок был естественным фоном тягучей длительности этого мира.

Ассоль утомилась. Она добиралась сюда кружным путем, на что ушло много времени и сил, а еще предстояла дорога обратно. Вернуться следовало до полуночи, а то и раньше, чтобы избежать ненужных расспросов. Марию она предупредила и в верности ее не сомневалась. Но необходимость обмана, лжи, пусть и невинной, нарочитые недомолвки и искусственно0-стыдливые намеки в собственный адрес, к которым пришлось прибегнуть в разговоре с давней подругой, мутным илом осели где-то на дне души и время от времени всколыхивались, пытаясь прорваться в сознание. Ассоль гнала их прочь. Здесь и сейчас мысли о настоящем, о вчерашнем и завтрашнем были ненужными, неуместными. Безмятежная отстраненность – лишь ее призывала к себе она, до краев наполняясь ею. То, что вчера, что будет завтра, через неделю – все осталось там, у подножия заветной скалы, в мире, где ее ждут друзья, привычный милый дом, добрый уютный муж и ясноглазые, смышленые, ласковые дети.

Застывший воздух плотно облегал ее все еще стройное тело, солнце стекало по распущенным волосам на плечи, руки, медовыми каплями падало на тропу и испарялось, вновь устремляя вверх дрожащие протуберанцы зноя. Она нагнулась, зачерпнула пригоршню земли вперемешку с мелкими камушками. Земля пахла солнцем и небом.

Ей захотелось лечь прямо здесь, на тропе, обнять ее руками, прижаться всем телом, щекою коснуться шершавой плоти земли. Повинуясь порыву, она опустилась на колени, робко склонила голову. Но нет, надо было идти.

- Это не моя земля, я простила ее, но она уже не моя.

Медленно она разжала пальцы, и земля тонкими струйками потекла с ладоней. Только маленький камушек задержался на миг между пальцами, но и он соскользнул и мягко упал в пыль. Неуверенно она поднялась с колен и, резко вскинув голову, поглядела на солнце. Оно уже зацепилось краем о скалы, и алые волны света стекали по склонам к морю. Ассоль заспешила наверх.

Тропа заканчивалась ровной площадкой, слабо поросшей травой. Отсюда, с вершины, стоя у самого края обрыва, Ассоль могла, наконец, видеть теплые волны залива, в который стекало солнце, могла вдыхать тот особенный запах вечернего моря, что прежде будил в ней столько чувств и надежд. Вот и камень, серый, грузно осевший в землю, на котором так удобно было сидеть, глядя на спокойные воды залива, сидеть и часами ждать, вглядываться меж скал в далекую линию горизонта, туда, где море и небо нежно касались друг друга.

Ассоль опустилась на камень, прикрыла глаза. Кожей своей она ощущала присутствие моря, и солнца, и скал. Она пришла к ним без вражды, без упреков, без горечи. Не вернулась – просто пришла. Чтобы увидеть еще раз, уже простившими глазами, чтобы однажды в последний раз слить воедино спокойствие этого мира и мирный покой души. Она пришла совершить ритуал, чтобы мир мог жить, чтобы солнце, жизнь и кровь свою отдав морю, снова могло родиться, и жить, и любить землю, чтобы оно рождалось каждый день.  Она пришла отдать долг.

Ассоль сняла сплеча сумку, выложила туфли, аккуратно поставила их рядом с камнем. Снова сунула руку в сумку и достала оттуда небольшой сверток, бережно подержала его в руке, словно баюкая, и положила на колени. Ей хотелось продлить этот миг, а еще более, – и в этом она боялась признаться себе, – восстановить связь времен, протянуть руку морю. И – кто знает? – возможно, море откликнется на ее зов, вернет безумную надежду. Ведь так было, было. Море всегда было добрым, а солнце – щедрым. Но надежде, как и смятению, не переступить порога прощания.

Ассоль вновь прикрыла глаза и вдруг ощутила прохладу слез на щеках. Пальцем провела по оставленной слезой дорожке и удивилась – ей не было больно, и она не ждала этих слез. Тихонько вздохнув, вы последний раз поглядела на воду, уже не алую, но багряную, и осторожно развернула пакет. В руках у нее очутился кораблик, маленький игрушечный кораблик с бумажными парусами. Еще миг держала она его на раскрытой ладони над обрывом, пока налетевший невесть откуда легкий бриз не подхватил и не увлек его к морю. Она следила за плавным, скользящим полетом кораблика, и грустная улыбка вздрагивала на ее губах. Он был едва различим, когда, наконец, коснулся воды и закачался на потревоженной ветром поверхности.

- Я вернула тебе обещанное…

Она тихо поднялась с камня, все боясь потревожить угасающий мир, снова сложила туфли в сумку и медленно побрела прочь. Желание вновь и вновь видеть море тяжелыми волнами било в сердце, гулом прибоя отдавалось в ушах. Она шла не оглядываясь – действо окончено, и занавес должен опуститься.

Внезапный шелест крыльев у самых ног заставил ее вздрогнуть. Большекрылая птица, сверкая оперением, взмыла из-под ног и, описав широкий круг, устремилась в сторону моря. Ассоль невольно обернулась вслед ее полету. На горизонте меж чернеющих скал, там, где небо сливалось с морем, вдруг вспыхнули алые искры. То расправлял свои паруса уплывающий кораблик.   

1999