Эти дворники – большие эстеты, – подумала она, стоя на остановке троллейбуса номер 2, которым всегда возвращалась с вечерней смены. С утренней смены предпочитала идти пешком. От троллейбуса до дома два квартала, но можно пройти насквозь, дворами, тогда время в пути сократится наполовину. Обычно в 11 вечера муж встречал ее на остановке, чтобы не шла по улице одна, а через дворы тем более.

Сегодня она приехала несколько раньше, и ей пришлось ждать его самой. Она стояла спокойно, вдыхая сладкий аромат соцветий на кустах, окружавших каменную трансформаторную будку. Несколько лет назад дворники, обслуживавшие эту придомовую территорию, обсадили грубую, некрасивую будку кустами, чтобы ее не было видно. Кусты разрослись и теперь закрывали ее до самой крыши. Листья еще не опали, несмотря на осень. В Одессу осень вползает неохотно. Даже не увяли цветочки, мелкие желтые, покрывавшие ветки, и все еще источали пряный густой аромат.

Кажется, эти кусты называются спирея, – вспомнила она.

На остановку вышли трое, и она вдруг ощутила легкое волнение, холодок в спине. Но они прошли мимо, и она успокоилась. Больше никого на улице не было, на противоположной стороне под домом пробежала кошка.

Внезапно до нее донесся запах лука, смешанного с перегаром и запахом крепких дешевых папирос. Она сморщилась и тут же ощутила резкий удар по печени.

Охнула, свет в глазах померк, перехватило дыхание.

Не увидела, а скорее поняла, что двое из тех троих стоят по бокам. Они подхватили ее под руки, приподняли, и так, стоя, понесли за кусты, к трансформаторной будке.

Там нагнули ее, и третий, стоявший сзади, принялся срывать с нее одежду. Она смогла взять дыхание, и попробовала закричать, позвать на помощь. Двое приподняли ее, и на весу ударили головой о каменную стену будки. Перед ее глазами возникло лезвие, повернулось, по нему от рукоятки к острию соскользнул синеватый блик луны.

Пощады от них не будет, это не люди, это звери, мелькнуло в голове.

Тот, что был сзади, рывком подался к ней, вошел, рыча.

В глазах потемнело, ох, как больно, боль…

В голове билось, те двое тоже, или только этот? Когда это кончится, когда? И, Боже, за что?

Я не выдержу, это бывшие зэки, говорят на тюремном жаргоне.

… будут убивать? Тем лезвием? Или бросят так…

Боковым зрением она увидела маленькую вспышку, повернула голову. На остановке стоял муж.

Он ждал ее, раскурив сигарету, медленно выдыхая дым, глядел в ту сторону, откуда должен был появиться ночной, рогатый троллейбус.

Она была в нескольких метрах от него, терзаемая болью, страхом и отчаянием. Терзаемая сопящим, тихонько порыкивающим зверем.

Позвать мужа! Он бросится на помощь и… его убьют. Эти трое убьют его. Разобьют его голову о камень будки. Или зарежут тем самым лезвием. Для них нет недозволенного, нет чужой жизни, есть свое грубое желание, есть…

Нет, звать нельзя, его убьют.

Молчать, стиснуть зубы и молчать. А крик сам рвется наружу, выталкивается из груди, поднимается снизу волной. Бьется толчками в горле. Молчать, только бы он сам не заметил, не услышал возни за кустами. Только бы не заметил, не бросился на помощь, Господи, не допусти!

Я не выдержу этой боли!

Нельзя зва… его убьют, молчать!

Третий отодвинулся от нее, двое, те, что держали ее наклоненной, отпустили, и все они быстро пошли прочь.

Не убили. И двое не стали насиловать, они только помогали третьему. И это тоже счастье. И муж жив. Он стоит там, с нетерпением вглядываясь в густую синеву пустынной улицы.

Она с трудом, медленно, выпрямилась, не чувствуя своего тела, ощущая только боль в том месте, где все горело огнем. Подобрала, что нашла из одежды, оделась и потихоньку направилась к нему.

Он повернул голову, с удивлением убеждаясь, что из зарослей медовой золотистой спиреи выходит его жена со странным, искаженным лицом.

Бросился к ней.

- Меня изнасиловали, – сказала она.

Он охнул, отвернулся и застыл, свесив голову.

- Мы забудем это, – он пришел себя. – Забудем и будем жить дальше, милая. Не думай, не вспоминай, это пройдет.

Она с трудом разжала искусанные губы, сказала: – Нет, мне надо в больницу, мне нужна помощь.

Он бросился к краю тротуара, махнул рукой, останавливая проезжавшую мимо машину. Усадил ее бережно на заднее сидение, сел рядом, прижал ее голову к своей груди. Она заворочалась, отодвигаясь.

- Что ты? – не понял он.

- Мне больно сидеть, – объяснила она, укладываясь на него боком.

Только бы там, в больнице, не стали излишне любопытствовать, расспрашивать, так стыдно. И, наверное, опять будет больно.

Он обнимал ее, держа за руку, вдруг испуганно вскрикнул.

- Что это?

На его пальцах краснело что-то яркое.

- Это помада, – сказала она.

Подумала – я зажимала ладонью рот, вот откуда помада.

Врач и медсестра, оказавшие ей помощь, оказались тактичными людьми. Лишнего не спрашивали, все сделали профессионально, обработали раны, наложили швы.

- Я обязана сообщить в полицию, – сказала врач.

Он посмотрел на жену, понял, что она не хочет, сунул в карман врачихи банкноту, и они поехали домой с рецептами на завтрашние лекарства.

Дома он постелил на кровать чистое глаженое белье, и она легла на бок. Лежать на спине она не могла. Ночью он несколько раз вставал, приносил из кухни воды и давал ей обезболивающее.

Она не могла спать. Все думала, что она могла сделать, как предусмотреть, если бы она отошла ближе к фонарю, если бы…

Она все еще была там, в том небольшом пространстве, где между ветвей золотистой спиреи метался ее безмолвный крик, натыкаясь на преграды ладони, каменной стены, темных тонких стволов.

Под утро, измученная, уснула.

Проснулась, все так же, на боку, повернулась на другой бок.

Перед кроватью стоял он, держа в руке что-то светлое легкое.

- Там на стене будки твоя кровь, и я нашел вот это.

- Что это?

- Кусок твоего белья. Они порвали его на тебе.

- Не понимаю.

- Я подумал, может ты заигрывала с ними, может, дала повод. Но нет. Если они так зверски били тебя головой о стену, если порвали белье, значит, ты не врала. Они действительно тебя изнасиловали.

Она молчала.

Голубой шелковый лоскут повис в его руке, поникший, обессиленный, как щенок, взятый за шкирку строгим хозяином.

- Я не врала, – сказала она и повернулась на другой бок.

Днем он кормил ее, дважды давал обезболивающее.

Ночью она снова не спала, думала.

Та ночь стала водоразделом.

Откуда это слово – водораздел? Почему вода? Почему-то именно оно пришло в голову первое. Граница, водораздел, рубеж, Рубикон.

Может быть мост? Мост через воду, который можно перейти вперед, а можно назад? Мост не ведет назад...

Так прошло две недели. Она спала на боку, то одном, то другом. Он приносил ей в постель еду, развлекал, подбирал по телевизору программы. Включал для нее комедии, чтоб доставить удовольствие, радость. Покупал сладости, кормил с ложечки протертой с сахаром калиной, самолично прокрученной через мясорубку.

Постепенно уходила боль, тело наливалось силой.

Через месяц она начала вставать, даже сама стала на кухне к плите.

Он снова стал спать с ней в одной постели, и однажды попробовал обнять, положить руку на грудь. Она отодвинулась.

Утром он ушел на работу.

Она взяла большую дорожную сумку, сложила в нее все самое необходимое из личных вещей, и ушла, чтобы никогда больше не вернуться в этот дом.

24 января 2018 года