«Бабы Бабеля» – так называется новая постановка Одесского кукольного театра. Для инсценировки режиссер Евгений Корняг выбрал три рассказа Исаака Бабеля, «Король», «Отец» и «Иисусов грех».

«Иисусов грех» был когда-то поставлен выпускником ВГИКа, Эктором Сьерра Рамиресом, молодым режиссером из Колумбии, по сценарию украинского драматурга Г. Колтунова. По вопросу владения фильмом разодрались между собой «Мосфильм» и «Одесская киностудия», в результате чего копия фильма была увезена в Колумбию, и в Украине не осталось ни копии, ни даже сценария. Фильм получил в Латинской Америке несколько весомых наград. Это была до сих пор единственная проба постановки рассказа, и вот сейчас он ожил на одесской кукольной сцене.

Назвать сцену кукольной будет не совсем точно. На сцене действуют обычные живые актеры с кукольными головами в руках разного калибра и разной эстетической направленности. Иногда говорят за куклу прямой речью, иногда авторскими, Бабелевскими ремарками.

Первый рассказ «Король», строго говоря, вообще не о какой-либо бабе. Это один из рассказов о Бене Крике, а героиня, там действующая, одна – его сестра Двойра, 40 лет, перезревшая, изуродованная болезнью, но отчаянно желающая получить свой кусок бабьего счастья. Ей в рассказе уделено так мало внимания, что считать героиней рассказа Двойру никак нельзя, хотя главное событие рассказа – свадьба Двойры.

На сцене режиссер воспроизвел шумную многоликую атмосферу еврейской богатой свадьбы, квинтэссенцию жизни знаменитой одесской Молдаванки. Все кипит, стучит, орет и носится туда-сюда. Бурлит человеческий котел страстей, надежд, предательства, хитрости и мести. И есть там одна типичная Бабелевская фраза, которая, по сути, является стержнем, гвоздем рассказа, на первый взгляд, незаметным. «Жених, онемевший от тоски…». И все. Четыре коротких слова, в которых заключена жуткая человеческая трагедия будущей поломанной жизни, купленной Беней Криком для своей сестры на деньги богатого родственника. Потом жениха будет подталкивать к спальне изнывающая от неизведанной еще страсти Двойра. И все, что ждет их супружескую пару, нам понятно, и все это рассказано Бабелем, гением лаконичной фразы, в четырех словах, одно из которых коротенький предлог «от».

Вот только место этой ключевой фразы в спектакле и в рассказе отличается. В рассказе фраза возникает намного раньше потому, что читатель бежит по странице глазами намного скорее, чем видит то же самое на сцене – там время уходит на передвижение актеров, на проговаривание, на жесты и т.д. Особенно в первой части, где изображается собственно свадьба. А потому самая пронзительная фраза сдвинулась к концу, потеряв свое законное место в архитектонике рассказа.

Излюбленный женский персонаж Бабеля большущие, полнотелые женщины, изнывающие от неудовлетворенной страсти, которая не только мучит их, но и приводит, зачастую, ко многим печалям, неотъемлемая от плоти, и она есть сама жизнь, созданная Богом именно такой, плотской. Грешной. И в том, что Бог создал человека грешным, писатель обвиняет его самого, оправдывая человечий грех. Этих женщин автор описал не только в Одесских рассказах. Таких женщин он выводит в рассказе «У батьки нашего Махно», в рассказе «Сказка про бабу», да и других тоже. Поэтому для инсценировки «Бабы Бабеля» было из чего выбрать. Но режиссер остановился на «Короле», вероятно для того, чтобы отдать дань Одессе.

Жаль, что в сцене, когда мальчишка сообщает Бене о готовящейся облаве, несколько голосов произнесли хрестоматийную, известную всем фразу: «Папаша, ешьте и пейте, и пусть вас не волнует этих глупостев», как «...пусть вас не волнуют эти глупости», отжав из нее одесский сок.

В «Короле» режиссер вывел на сцену самое большое количество персонажей одновременно, создавая хаос, который должен был, вероятно, показать нам тот кипучий, «вспученный» – языком Бабеля, человечий мир, которым являлось одесское еврейское предместье в начале прошлого века. Однако мне кажется, что стилистике Бабеля свойственна большая тишина и углубленность. Острие Бабелевской прозы направлено вглубь и вниз. Острие Корняговской постановки – вверх и вширь.

Читая Бабеля, мы спокойно и трезво вглядываемся в нутро человеческого Бытия.

Глядя Корняга, наблюдаем внешнюю сторону пестрой ярмарки проходящей перед нами жизни.

Очень часто у Бабеля вообще отсутствует сюжет как таковой, а есть пристальное, медленное всматривание в жестокую правду жизни, ее грязь, отчаяние и боль. Крохотные зарисовки трагичны, описанные самым удивительным в русскоязычной литературе языком, которому, наверное, нет равных. «Любка проснулась, открыла глаза и закрыла их снова. Она увидела сына и луну, ломившуюся к ней в окно. Луна прыгала в черных тучах, как заблудившийся теленок». Или вот: «В тот час солнце не дошло еще до Ближних Мельниц. Оно лилось в тучи, как кровь из распоротого кабана».

Этот Бабелевский язык, его невероятная ёмкость и образность, отточенная метафоричность – самостоятельный герой его прозы, герой, присутствующий во всех абсолютно произведениях, наравне с ужасающей правдивостью, жестокостью глубины человеческой души, в которую заглядывает писатель и заставляет нас увидеть ее дно. И заглядывание туда, вниз, в приближенную к нашим глазам действительность, не терпит шума и суеты, выстроенных на сцене, требует сосредоточенности и раздумий. Осмысления, почему жизнь человеческая построена так, а не иначе.

«Земля пахла сырыми недрами, могилой, цветами... Побелевшие провода гудели над головой, дворняжка бежала впереди, в переулке сбоку молодой мужик в жилете разбивал раму в доме Харитона Эфрусси. Он разбивал ее деревянным молотом, замахивался всем телом и, вздыхая, улыбался на все стороны доброй улыбкой опьянения, пота и душевной силы. Вся улица была наполнена хрустом, треском, пением разлетавшегося дерева. Мужик бил только затем, чтобы перегибаться, запотевать и кричать необыкновенные слова на неведомом, нерусском языке. Он кричал их и пел, раздирал изнутри голубые глаза, пока на улице не показался крестный ход, шедший от думы. Старики с крашеными бородами несли в руках портрет расчесанного царя, хоругви с гробовыми угодниками метались над крестным ходом, воспламененные старухи летели вперед» – описание еврейского погрома. Тихо и спокойно, а оттого еще более страшно. 

«Воспламененные старухи летели вперед» – опять четыре слова, а сколько в этой фразе жгучего смысла!

Вернемся на сцену. Очень хорошая находка – огромная Бася, дочь Фроима Грача, показана не одной куклой, а большущими частями розовой плоти, голова отдельно, каждая рука и нога отдельно, раскинувшимися по всей сцене, и каждую эту часть обыгрывает другой актер.

Много таких постановочных находок в третьей части постановки. «Иисусов грех» – говорящий внутри, в сиянии ящика, словно в телевизоре, Иисус, кукла, в человеческий рост, изображающая Арину, которую перебрасывают из рук в руки гуляющие мужики, «словно с цепи сорвались».

Из трех новелл – эта самая глубокая. Самая философичная, и хорошо, что именно в ней Евгений Корняг приблизился к Бабелю наиболее близко.

Закончим словами великого писателя, которыми он сам обозначил свое творческое кредо: «Тогда я заговорил о стиле, об армии слов, об армии, в которой движутся все роды оружия. Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».

Его рассказы, язык, армия слов – железо, входящее в сердца.

Печатает шаг по одесской сцене армия слов, вооруженная всеми видами оружия...

10 ноября 2018 года.